Текст статьи
Сны в культуре, и в частности, у Достоевского играют важную роль. При том, что сон Мити о плачущем «дитё» лишь фрагмент в романе, он необходим в развитии сюжета, раскрытии духовного перелома в герое.
Рассмотрим Сон Мити в трёх ракурсах:
1) Митя отождествляет себя с «дитё»; отсутствие отцов в сне, связанном лишь с матерями углубляет тему сиротства братьев Карамазовых при живом отце. Сон – средоточие памяти Мити о безотрадном детстве (он дитё забытое, заброшенное). Ямщик Андрей называет Митю «малым ребёнком», что стало толчком к пониманиюя Митей символики своего сна. Доктор Герценштубе вспоминает Митю босоногим ребёнком без сапожек, рассказывает, как подарил ему фунт орехов, а когда тот вырос, то пришел поблагодарить доктора за его поступок, Митя даже вспомнил «Gott der Vater, Gott der Sohn und Gott der heilige Gest!», что говорит о сокровенной его предрасположенности к святыням. В психиатрии есть теория, если человека лишить детства, то есть каких-либо детских привилегий, ему приходится становиться «взрослым», но определенная часть человека остаётся тем ребёнком, как бы «зависает» в том возрасте, где его лишили «детства». Видимо, и Митя отчасти, глубоко в подсознании ощущает себя таким дитём.
2) У автора все герои, включая Илюшечку, – дети земли, а в речи Мити, где он заявляет о готовности пойти в Сибирь, и любой человек.
3) А «погорелые матери» – «иссохшая» мать-земля (Димитрий – от Деметра, ее сын). Митя спрашивает, почему люди не обнимаются и не поют песен; но нет причин для радости, дитё голодно и сиро. Мать-земля – Россия: «хлебушка нетути», почва неплодородна, «голая степь».
Сравним это с прежним Митей: «Дмитрий Федорович схватил его (штабс-капитана) за бороду и при всех вывел в этом унизительном виде на улицу…, говорят, что мальчик, сын этого штабс-капитана, …бежал все подле и плакал вслух и просил за отца и бросался ко всем и просил, чтобы защитили, а все смеялись» (XIV, 176). Митя в гневе не видит мук ребенка, но во сне слышит плач «дитё», и душа просыпается. Так выявляется связь речи Мити («За "дитё" и пойду. Потому что все за всех виноваты. За всех "дитё", потому что есть малые дети и большие дети. Все – "дитё". За всех и пойду, потому что надобно же кому-нибудь и за всех пойти». XIV, 456-457) – с эпиграфом романа: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. XII, 24).
Достоевский начинает книгу рождением детей, первые главы так и названы: «сын.., дети.., сын..». Было бы вполне ожидаемо, если б все заканчивалось смертью кого-то из братьев (самоубийство Смердякова – второстепенно по смыслу, имеет иной идейный мотив). А роман завершается похоронами ребенка, который выглядит второстепенным персонажем, и речью Алеши, где смерть предстает временным, переходным состоянием.
И в названии главы «Показание свидетелей. Дитё» скрыта символика: Митя стал свидетелем чужих страданий. Автор сном Мити полемизирует с Иваном. Иван говорит о страданиях детей верно, но общо – его рассказ похож на газетныйе репортаж. Он человек глубоко мыслящий, горячий рационалист, но в нём мало опыта, а если идти судить с позиций реальности, то в этом и ограниченность Ивана. «Слушай: если все должны страдать, чтобы страданием купить вечную гармонию, то при чем тут дети, скажи мне, пожалуйста?» (XIV, 222), – задаётся вопросом Иван.
«Пока еще время, спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только замученного ребенка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к «боженьке»! Не стоит потому, что слезки его остались неискупленными. Они должны быть искуплены, иначе не может быть и гармонии. Но чем, чем ты искупишь их?» (XIV, 223), - возмущается Иван перед Алёшей.
Бунт Ивана бесплоден: он не желает страданий, он говорит о том, что не стоит никакая истина страдания ребёнка. Иван описывают физическую пытку ребенка и страдания его матери, при этом Иван обращает внимание на собственное мучительство
Нельзя сказать, что отношение к страданиям Ивана – эгоцентрично, это не так; но сам подход Ивана к страданиям - умозрителен. Его сострадание замкнуто на нём самом. Его ярость - подпольна и безрезультатна, даже саморазрушительна; его «благие намерения» лишь порывы, ведущие в ад души, творящие ад в реальности. Несмотря на глубокое сострадания - оно, по сути, опасно для его носителя и для окружающих.
«Сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё... чтоб не было вовсе слёз от сей минуты ни у кого...» (XIV, 457), – думает Митя во сне.
В этом прорыв Мити – его сострадание не эгоцентричное, оно наполняет его силой, «умилением». Его Сон - дверь во что-то новое; «в состояние ума и существа, в котором страдание может превратиться в исцеляющее воспоминание»[1], способное толкнуть к действию. Дмитрий не смог бы и не стал объяснить истоки возникших чувств, которые толкают его к действию. Это Иван способен рассуждать живо и ярко о своих мыслях по поводу страданий, но ни одно из рассуждений не толкает Ивана к реальным поступкам, – в этом видим противостояние рассудочности Ивана и морального эмпиризма Мити.
Сон Мити поначалу оставляет тяжелое впечатление: «Иззябло дитё, померзла одежонка» (XIV, 456), читатель испытывает определенную тяжесть при прочтении. Но оказывается, у Мити картина вызывает умиление; ему плакать хочется, оттого, что в нём проснулось желание «сделать …, чтобы не плакало больше дитё,.. мать дити» (XIV, 457).
И Митя говорит следователям: «Я хороший сон видел» (XIV, 457). Хороший потому, что в нём состоялось пробуждение души; сон хорош не по содержанию, а по последствиям, смыслу и функции, ощущению, какое он оставил после себя: глубокое сострадание, которое толкает к действию, «исцеляющее воспоминание»: «Чтобы не было слёз... сделать.. со всем безудержем карамазовским» (XIV, 457).
Отношение автора к героям (здесь - к братьям) проявляется через форму имен-обращений: ласковое «Алёша» и «Митя», но «Иван», а не Ваня; и Смердяков, а не Павел. Достоевский по-отцовски любит своих героев, даже не очень симпатичных; но разных - по-разному. Дмитрий выделяется и из всех «преступных» героев, Раскольников несёт за содеянное наказание, а Дмитрий убийства не совершал, но он признаёт свою нравственную вину, в том, что не убил, но хотел - этого достаточно, чтобы быть виновным. «Итак, – пишет Ф. М. Достоевский в своём дневнике, – человек беспрерывно должен чувствовать страдание, которое уравновешивается райским наслаждением исполнения закона, то есть жертвой. Тут-то и равновесие земное. Иначе земля была бы бессмысленна» (XX, 175).
Во сне Мити автор реализует идею очищения в покаянии и самоотвержении. Самопожертвование Мити вызвано жалостью к людям; потому что любовь жертвенна, вызвана жалостью без унижения, как у матери к дитю. От любви к Грушеньке Митя вдруг вырастает «во сне» (как ребенок!) - до любви к людям.
Выделение типов гендерной идентичности основано на том, что всё обусловлено архетипами. В каждом есть бессознательные первичные первообразы. В одном человеке их может быть несколько, но один всё-таки будет преобладать, как правило. В Грушеньке начинает преобладать архетип «матери», она любит Дмитрия, в том числе и как мать свое дитя.
А архетип блудницы при этом «нивелируется», сменяется другим.
«А про то, что Митя помешанный, так он и теперь точно таков, - с каким-то особенно озабоченным и таинственным видом начала вдруг Грушенька. – Знаешь, Алешенька, давно я хотела тебе про это сказать: хожу к нему каждый день и просто дивлюсь. Скажи ты мне, как ты думаешь: об чем это он теперь начал все говорить? заговорит, заговорит, – ничего понимать не могу, думаю, это он об чем умном, ну я глупая, не понять мне, думаю; только стал он мне вдруг говорить про дите, то-есть про дитятю какого-то, "зачем, дескать, бедно дите?". "За дите-то это я теперь и в Сибирь пойду, я не убил, но мне надо в Сибирь пойти!" Что это такое, какое такое дите – ничегошеньки не поняла. Только расплакалась, как он говорил, потому очень уж он хорошо это говорил, сам плачет, и я заплакала, он меня вдруг и поцеловал и рукой перекрестил. Что это такое, Алеша, расскажи ты мне, какое это "дите"?» (XV, 10).
Несмотря на то, что сон о «погорелых матерях» является всего лишь фрагментом в произведении Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы», он, важен как в развитии сюжета романа, так и для раскрытия характера одного из близких и симпатичных автору героев, будущего его преображения, раскрывающего любимую мысль Достоевского о возможности нравственного выпрямления и духовного спасения человека.
Достоевский говорил: «Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой»( XXVII, 65). Он способен в загнанном социальной средой, жизненными обстоятельствами, даже в психически больном человеке или убийце найти прежде всего личность, «найти человека в человеке». «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь разгадывать ее всю жизнь, то не говори, что потерял время… я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком…» (XXVIII, кн. 1, 63). Достоевский видел свою задачу — в «восстановлении погибшего человека» (XXI, 241). Романист описывал страдания с такой художественной силой, что вызывал сопереживание у читателей, которые начинали чувствовать свою общность с этими героями. До него это не удавалось никому из писателей.
Все это - благодаря позиции Достоевского, с какой он показывает своих героев: является не сторонним наблюдателем, а проникается переживаниями героев, «сливается» с ними.
Связка Автор и герой, проблема их отношений, решается мной на образе Мити, одного из братьев «нестройной семейки», модели случайного семейства, говоря словами автора, - явления, возникшего в России в середине 19 века и существующего до сего дня.
В своих романах автор через героев показывает динамику формирования идей в их взаимодействии с эмоциями. Неслучайно, что некоторые герои стали «прообразами» будущих философов. Так, В. Дудкин считает, что нигилист и антихристианин, немецкий философ Ницше оказался одним из героев романа, близким по мировосприятию Великому Инквизитору, образу, созданному фантазией Ивана Карамазова в его «поэмке». Ницше и сам не отрицал сильного влияния, произведенного на него Ф. М. Достоевским.
В ходе же исследования мотива сна мы приходим к следующим выводам:
1. Сон о дитё и погорелых матерях символизирует отражение и пробуждение национальной души в Дмитрии Карамазове – способности к покаянию, очищению, преображению (метанойе – «перемене ума», личностной сущности) через страдание, принятия «незаслуженного» наказания за чужое преступление; самопожертвования, самоотвержения, самоумаления (кеносис).
2. В этом плане Митя выглядит едва ли не ключевой фигурой среди четырех братьев - даже едва ли не значимей Алеши, заявленного рассказчиком «главным героем» повествования, будущим историческим деятелем обновленной России.
3. Под влиянием любви к Грушеньке в Мите начался процесс пробуждения совести, происходит его преображение как личности. Митя как бы заражает своей идеей-страстью самопожертвования и Грушеньку, тем самым пробуждая и обновляя и ее душу, способствуя и её перерождению. Происходит взаимный обмен жизненной энергией, преображающей силой добра и любви
4. Возвращаясь к эпиграфу всего романа, отметим, что автор в приведенных им евангельских словах об «умершем зерне» видит не только нравственный, но и "духовный" долг каждого человека.
[1] Джексон Р. Л. Сон Дмитрия Карамазова про "дитё" : прорыв / Р. Л. Джексон // Континент. — 1999. — №101. — С. 318–327.
Литература (russian)
Цитирование:
1. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972-1990.
2. Джексон Р. Л. Сон Дмитрия Карамазова про "дитё": прорыв. // Пер. с англ. Т. Бузиной. Континент № 150. 2011.
3. Назиров Р. Г. Творческие принципы Достоевского. Саратов, 1982.
Использованная литература:
4. Августин Блаженный. О происхождении снов // О сновидениях. – М., 2000.
5. Аверинцев С. С. "Великий инквизитор" с точки зрения advocatus diaboli // Аверинцев С. С. София - Логос: Словарь. Киев, 2001.
6. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. – М., 1979.
7. Библейская энциклопедия: В 2 кн. М., 1991.
8. Ветловская В. Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы» – Л., Наука, 1977.
9. Джексон, Р. Льюис. Искусство Достоевского. Бреды и ноктюрны – М., Радикс, 1998.
10. Достоевский в конце XX века – М., 1996.
11. Достоевский и мировая культура. Альманах. – СПб., (с 1993 – продолж. изд.)
12. Достоевский и современность. Сб. материалов. – Старая Русса, (с 1986 – продолж. изд.).
13. Достоевский: Материалы и исследования. – Л.-СПб., (с 1974 – продолж. изд.)
14. Иванов Вяч. Достоевский и роман-трагедия // Родное и вселенское. – М., 1994. С. 282-311.
15. Криницын А.Б. Тема детей в «братьях Карамазовых» Ф.М. Достоевского. Сон о «дите» Дмитрия Карамазова. (Опыт комментария) // URL: http://www.portal-slovo.ru
16. Кунильский А. Е. «Лик земной и вечная истина»: О восприятии мира и изображении героя в произведениях Ф.М. Достоевского. – Петрозаводск: Изд-во ПГУ, 2006.
17. Назиров Р. Г. О прототипах некоторых персонажей Достоевского // Материалы и исследования. Т. 1. - Л., 1974.
18. Назиров Р. Г. Творческие принципы Достоевского. Саратов, 1982.
19. Нейфельд И. Достоевский. Психологический анализ / Под ред. 3. Фрейда. Л.-М., 1925.
20. Роман Ф. Достоевского "Братья Карамазовы". Совр. состояние изучения. Сб. ст. под ред. Т. А. Касаткиной. 2007.
21. Старицын С. Е. Психологические типы творчества Достоевского // Сб. научных трудов Красноярского медицинского института. Кн. 5. – Красноярск, 1958.
22. Сузи В. Н. Подражание Христу в романной поэтике Ф. Достоевского. ПетрГУ, 2008.
23. Флоровский Г.В. Религиозные темы Достоевского // О Достоевском: Творчество Достоевского в русской мысли 1881 – 1931 годов: сб. статей. – М.: Книга, 1990. – С. 386-391.
24. Фрейд З. Достоевский и отцеубийство // Фрейд З. Либрусек [Электронный ресурс], [М.]. – URL: lib.rus.ec/b/17349/read
25. Фрейд З. Толкование сновидений. М.
26. Христианство. Энцикл. Словарь в 3-х тт. Под ред С. Аверинцева.
27. Чудинина В. В. Влияние сновидений на организацию пространственно-временных отношений в произведениях Ф.М. Достоевского // Военно-научный сборник. Рязань, 2004.
28. Чудинина В. В. «Творческие сны» Ф.М. Достоевского // Литература и история: Вып. 3 / Отв. ред. Т.К. Батурова. М., 2002.
29. Шульц, Оскар фон. Светлый, жизнерадостный Достоевский: [Сборник] : пер. с нем. / Оскар фон Шульц ; подгот. текста О.И. Гурина ; послесл. Н. Башмакова, А.Е. Кунильский . – Петрозаводск : Изд-во Петрозавод. ун-та, 1999 . – 367 с
30. Юнг К. Г. Архетип и символ. М., 1991.
31. Jackson RL. Alyosha's Speech at the Stone: "The Whole Picture" // A New Word on The Brothers Karamazov / Ed. by R. L. Jackson; With an introd. essay by R. F. Miller and a concluding one by W. M. Todd Ш. Evanston (111.): Northwestern Univ. press, 2004.
32. Jackson R. L. Dmitrij Karamazov and the "Legend" // Slavic and East-Europ. J. 1965. Vol. 9, N 3. P. 57-67.
33. Thompson D. O. The Brothers Karamazov and the Poetics of Memory. CambridgeUniv. press, 1991. 358 p. To же: Томпсон Д. "Братья Карамазовы" и поэтика памяти. СПб., 2000.