Львова А. Д., Литинская Е. П. КАТЕГОРИЯ ВНУТРЕННЕГО МОНОЛОГА В РАССКАЗЕ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО «КРОТКАЯ» (НА МАТЕРИАЛЕ АНАЛИЗА ПЕРЕВОДА А. АЛЕКСАНДРУ) // Филологические исследования. 2016. Т. 3, URL: http://academy.petrsu.ru/journal/article.php?id=3002. DOI: 10.15393/j100.art.2016.3002

Филологические исследования

КАТЕГОРИЯ ВНУТРЕННЕГО МОНОЛОГА В РАССКАЗЕ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО «КРОТКАЯ» (НА МАТЕРИАЛЕ АНАЛИЗА ПЕРЕВОДА А. АЛЕКСАНДРУ)

Текст статьи

Имя Достоевского для греков остается неотделимым от имени Ариса Александру, являющимся одним из лучших его переводчиков и переложившим на греческий язык большинство произведений русского классика. На сегодняшний момент, поскольку русскоязычные источники отсутствуют, очень мало известно о личности самого Александру. Благодаря рукописи, которая была найдена и передана Костасу Говостису женой переводчика Кэти Дросу, стало известно о некоторых биографических фактах об Александру и о взгляде самого переводчика на работу с произведениями русского классика¹.

На протяжении всей жизни Александру занимался изучением биографии и творчества Достоевского. Он собирал и писал заметки с намерением закончить эссе об авторе, над которым работал много лет, читая и переводя его труды. Но рукопись была не закончена.

В настоящей статье мы предполагаем проанализировать категорию внутреннего монолога в «фантастическом рассказе» Ф. М. Достоевского «Кроткая» с точки зрения адекватности ее передачи в новогреческом переводе, выполненном А. Александру².

Мы рассматриваем рассказ «Кроткая» в русле «самораскрытия личности в форме прямого высказывания героя о себе самом. По преимуществу это исповедь героя, исповедь “чужого сознания”» [9, 15].

Внутренний монолог является сложной формой одностороннего взаимодействия человека с самим собой. Посредством внутреннего монолога индивидуум обычно фиксирует конечные результаты собственного мыслительного процесса, поэтому для него характерна определенная содержательная цельность и непрерывность, которая обеспечивается, в частности, единством темы [7, 45].

В тексте внутренняя речь героев может воспроизводиться по-разному: с помощью продолжительных, связанных, четко структурированных монологов, или с помощью отдельных фраз или даже слов. В зависимости от замысла автора, от его стиля и даже темперамента, способ передачи внутренней речи может варьироваться как по протяженности, так и по форме. В классической психологической прозе преимущественно применяется поток сознания (тип внутреннего монолога) и непосредственно внутренний монолог как форма анализа и глубоких размышлений [8, 103].

В современном литературоведении происходит теоретическое осмысление проблем, касающихся внутреннего монолога, классификация его разновидностей, определение функций и роли в произведениях такими исследователями, как В.В. Виноградовым, С. Заводовской, М. Бахтиным, А. Есиным, О. Федотовым и другими. Их труды внесли ясность в спорные моменты, связанные с этим художественным приемом. Они доказали, что внутренний монолог является общим методом для всех направлений современной прозы, а не только типологическим признаком модернистской литературы. Но в теории литературы единое мнение в отношении определения свойств и классификации форм, в которых может выступать внутренний монолог, все еще отсутствует.

Внутренний монолог – главный прием психологизма, который состоит в непосредственном воспроизведении мыслей и переживаний литературного героя. Он «построен на некоторой художественной условности, которая состоит в том, что душевные движения, в реальности остающиеся внутренними, в литературе “выводятся наружу” и благодаря посредничеству автора, который их как бы “подслушивает”, становятся доступными для постороннего наблюдателя (читателя). Внутренний монолог есть частный случай имитации внутренней речи и отражает ее свойства: сочетание логического мышления с интуитивным и внелогическим, недосказанность мыслей, обрывки и паузы, немотивированные связи понятий, образное мышление, существующее параллельно с понятийным или даже вытесняющее его. Однако мера имитации внутренней речи у разных писателей не одинакова. В романах Достоевского и особенно Толстого она (мера) очень велика, доходя в некоторых случаях до своего предела, за которым следует уже другой прием психологизма – точное название “поток сознания”»⁴.

Стоит отметить внутренний монолог как действенный прием в реализации идей художественного содержания литературных произведений. Его стилистическая функциональность объясняется общими тенденциями художественной литературы: субъективизацией повествования и наполнением его внутренним психологизмом.

Общий анализ частотности употребления внутреннего монолога позволяет выделить непосредственно его как наиболее часто употребляемое средство передачи эмоционального состояния героя. Собственно внутренний монолог представляется основным стилистическим средством передачи внутренних переживаний главного героя и не только раскрывает чувства и эмоции, но и помогает проследить динамику мыслительного процесса.

Достоевский считается одним из создателей внутреннего монолога, примеры которого мы можем видеть практических во всех его произведениях. Писатель проявил интерес к конфессиональному жанру еще в 40-е гг. Наглядным примером этому являются «Бедные люди» и «Белые ночи». Однако самым ярким примером употребления метода внутреннего монолога, на наш взгляд, является «Кроткая», о которой Л. Гроссман говорил: «Это едва ли не наилучший образец внутреннего монолога во всем творчестве Достоевского» [4, 519]. Этот рассказ возник, так же как и «Приговор». Толчком для их написания послужили две трагедии: самоубийство кроткой петербургской швеи Марьи Борисовой и самоубийство Лизы Герцен.

Весь рассказ составляет монолог, произносимый в предельно эксцентричной ситуации, в которой перед нами предстает муж, «у которого лежит на столе жена, самоубийца», «уясняет» дело.

С целью объяснить жанровую принадлежность и форму Достоевский прибегает к сравнению со стенографической записью: «Если б мог подслушать его и все записать за ним стенограф, то вышло бы несколько шершавее, необделаннее, чем представлено у меня, но, сколько мне кажется, психологический порядок, может быть, и остался бы тот же самый. Вот это предположение о записавшем все стенографе (после которого я обделал бы все записанное) и есть то, что я называю в этом рассказе фантастическим»⁵.

Писатель оставляет за собой право организации и обработки материала, даже в случае действительно имевшейся стенографической записи. «Психологический порядок» мыслей – это единственное, что использовалось бы автором. Не «поток сознания», а организованное писателем «разорванное» сознание человека, произносящего монолог в чрезвычайной обстановке и в крайней степени эмоционального напряжения [10, 106–115].

Представляется интересным и то, что герой в начале монолога отмечает: «Вот уже шесть часов, как я хочу уяснить и все не соберу в точку мыслей». Таким образом, повествование начинается с некоторой упорядоченной точки, первоначальное хаотическое состояние опускается по причинам почти невозможности выразить путаницу мыслей героя.

Если попытаться найти аналогии форме повествования «Кроткой», то вспоминаются «Подросток», «Записки из подполья» и исповеди почти всех значительных героев Достоевского. Как писал В. А Туниманов.: «Формально это “рассказ” “от – Я”, по внутреннему смыслу – конфессиональное повествование» [10, 107].

В «Кроткой» Достоевский использовал форму «Ich-form»⁶, то есть внутренний монолог исповедального характера. В предисловии «От автора» к рассказу писатель объясняет не только «фантастичность» формы, но и рассматривает структуру монолога: «Несмотря на кажущуюся последовательность речи, он несколько раз противоречит себе и в логике и в чувствах. Он и оправдывает себя, и обвиняет ее, и пускается в посторонние объяснения: тут и грубость мысли и сердца, тут и глубокие чувства. Мало-помалу он действительно уясняет себе дело и собирает “мысли в точку”. К концу даже тон рассказа изменяется сравнительно с беспорядочным началом его… Конечно, процесс рассказа продолжается несколько часов, с урывками и перемежками, и в форме сбивчивой: то он говорит сам себе, то обращается как бы к невидимому слушателю, к какому-то судье»⁷.

Образный мир писателя явственно отражается в языке его произведений: трагически напряженный, полный противоречий и контрастов, освещенный изнутри непрерывными поисками идеала. Достоевский – один из самых решительных новаторов в истории русской прозы. Его художественный язык строился на основе дерзкой трансформации привычных норм и создавался новый тип словесно эстетической гармонии. И все это благодаря пестрому хаосу уличного просторечия, канцелярским оборотам, газетному жаргону, пародийной игре, всяческим речевым ошибкам, ляпсусам и оговоркам писателя.

К некоторым чертам повествовательной манеры Достоевского относятся: частые повторы одних и тех же слов, использование устной интонации, смешение речевых стилей. Охватить речевые приемы Достоевского можно только в их системном единстве, с учетом и пониманием их художественной функции. Убедительное объяснение этой функции было дано М. М. Бахтиным: художественная система Достоевского – смысловая полифония (многоголосие), разные точки зрения звучат в романах писателя как равноправные. На равных спорит и автор с каждым из героев. Художественный смысл произведений разворачивается как свободный и потенциально бесконечный диалог: «Один голос ничего не кончает и ничего не разрешает. Два голоса – минимум жизни, минимум бытия» [1, 294]. Этот закон реализуется не только в логике сюжетов и взаимоотношениях персонажей, но и в особом типе языка, определенным М. Бахтиным как «двуголосое слово» [1, 214].

Созданный писателем образ мира открыт и свободен, так же как и язык Достоевского. Он не боялся длиннот и повторов, если они были необходимы для эмоционально-ритмического развития мысли, для полноты самовыражения героев. В то же время, порой, он прибегал к особому виду сжатости фразы, достигая краткости большей, чем она возможна в нехудожественной речи. Эти два полюса стилистики Достоевского точно отмечены В. Ф. Переверзевым: «Речь Достоевского точно торопится и задыхается. Слова то громоздятся беспорядочной толпой, как будто мысль торопливо ищет себе выражения и не может схватить его, то обрывается коротко, резко, падают отрывистыми фразами, иногда одним словом, там, где грамматически было бы необходимо целое предложение»⁸.

Широта стилистического диапазона характерна и для лексического строя прозы Достоевского. Это свойство также, по началу, пугало критиков: раздавались упреки в связи с обильным употреблением уменьшительных форм. Еще одним важным лексико-стилистическим контрастом для Достоевского является столкновение духовных абстракций с бытовыми реалиями. В художественной системе Достоевского все слова как бы уравнены в правах, активно работают иноязычные элементы.

Авторская речь и речь разных персонажей у Достоевского сходны и по лексическому составу, и по ритмико-синтаксической организации. Но отсутствие в данном случае житейски правдоподобной речевой индивидуализации – не слабость, а сознательная и плодотворная творческая установка. Только такая система может обеспечить свободный диалогический контакт автора с героями и героев друг с другом. Достоевский отказался от «языкового барьера» с целью углубленного исследования сложнейших оттенков человеческих отношений.

Внутренние монологи героев Достоевского отличаются диалогической природой. Их необычный синтаксис объясняется «скрытым» присутствием собеседника. В связи с этим, мы обращаемся к анализу синтаксической композиции данного рассказа.

Достоевский раскрывает в предисловии рассказа его жанр как «фантастический рассказ». Повествование в рассказе представляет собой устный рассказ от лица героя, потрясенного трагедий.

Тождественность жанра «Кроткой» авторской художественной установке нашла свое отображение, в первую очередь, в композиционной структуре. Архитектонику этого рассказа составляет чередующаяся связь «двух композиционных типов речи: 1) отрезков текста, изображающих течение мыслей и душевное состояние рассказчика в “сиюминутный момент”, “сейчас”, во время произнесения монолога и 2) отрезков повествовательных, рассказывающих, “как это было”» [6, 36], каждый из которых имеет внутреннее членение. Первый тип делится на два подтипа: «1) содержащих рассуждения героя и 2) описательно-повествовательных», а второй тип, также, можно разделить на два подтипа: «1) основная нить повествования (знакомство героя с Кроткой – женитьба – семейная жизнь – самоубийство Кроткой) и 2) отступления в более отдаленное прошлое (рассказ о “подноготной” героине и рассказ о случае в полку)» [6, 36].

Формулы логизированного языка создают синтаксическую основу контекстов, которые содержат рассуждения героя. Фразы, которые по своей семантико-синтаксической структуре можно охарактеризовать следующим образом: утверждающе – констатирующего типа; изъяснительные и условные конструкции; условно-гипотетические конструкции; со значением причины или обоснования; уступительно-противительные; временные.

Однако стоит заметить, что многие фразы являют собой разговорные или экспрессивные, стилистически окрашенные разновидности условных, причинных и т. д. конструкций, которые нельзя отнести к образцам нормативных построений соответствующих типов конструкций литературного языка. Это отсылает нас к определению понятия внутреннего монолога и является подтверждением использования данной категории в рассказе.

В. В. Виноградов отмечал, что «…чем ярче взволнованность рассказчика, аффективнее его отношение к предмету речи, тем дальше его монолог от логической скованности письменного синтаксиса и лексики книжного языка» [3, 42], поэтому в рассказе мы ощущаем устность речи рассказчика, ориентацию на слушателя, его переживания, которые отражаются в синтаксических формах его речи.

Нацеленностью на слушателя, обращением к нему наполнен монолог Закладчика. В его речи есть обращения, которые выражены словом «господа» и глаголами 2-го л. мн. ч., или адресованные слушателям глаголы 2-го л. мн. ч. либо с местоимением «вы», либо без него. Приведем примеры: Господа⁹, я далеко не литератор, и вы это видите…– Κύριοι, είμαι κάθε άλλο παρά λογοτέχνης, και φυσικά εσείς το βλέπετε¹⁰; Постойте, господа, я всю жизнь ненавидел эту кассу суд… – Σταθείτε, κύριοι, εγώ πρώτος και καλύτερος δεν το χώνεψα ποτέ μου κείνο το ενεχυροδανειστήριο…; Как вы думаете, могла быть такая мысль? – Ε, τι λέτε, μπορεί να της πέρασε μια τέτοια σκέψη;. Переводчик, как мы видим, последовательно сохраняет все приметы устной речи.

Существуют разные способы выражения косвенной и прямой речи, придающие монологу Закладчика определенные черты разговорности. Между двумя формами передачи рассказчиком чужой речи границы порой оказываются размыты, исключение из этого составляют самостоятельные реплики в диалоге.

Изначально оформленные как конструкции косвенной речи фразы, впоследствии переходят в слова прямой речи, воспроизводящие чужую речь. Об этом, впоследствии, нам сигнализируют кавычки и личные формы местоимений, глаголов и черты частной речевой экспрессии. Например: Руки ее вздрагивали, – я об этом не думал и все бормотал ей, что я ее люблю, что я не встану, «дай мне целовать твое платье…так всю жизнь на тебя молиться»… – Την έπιασε υστερία, το είδα, τα χέρια της αναρρογόυσαν – εγώ δεν έδινα σημασία σ` όλ` αυτά και δώσε του και τσαμπούναγα πως την αγαπώ, πως δε θα σηκωθώ: «Άφησέ με να φιλάω το φουστάνι σου, να προσεύχομαι έτσι γονατιστός μπροστά σου όλη τη ζωή μου...». – Ею завладела истерика, я видел это, руки ее дрожали – я не придал значения всему этому и бормотал, что люблю ее, что я не встану: «Дай мне целовать твое платье, молиться так перед тобой всю мою жизнь…». Однако данный пример демонстрирует нам не только конструкцию косвенной речи, переходящую в прямую, но и вмешательство переводчика в структуру предложения, которую он дополняет уточняющими пояснениями, что мы видим на примере подстрочника.

Так же рассмотрим характерный случай, когда оформленные в виде реплики прямой речи слова (не заключенные в кавычки), находятся в пределах авторской фразы. Например: Пришла старуха капитанша с медальоном – покойного мужа подарок, ну, известно, сувенир. Я выдал тридцать рублей. Принялась жалобно ныть, просить, чтоб сохранили вещь, - разумеется сохраним. – Ήρθε μια γριά γυναίκα λοχαγού μ` ένα μενταγιόν – δώρο του μακαρίτη του άντρα της, ε, γνωστά πράματα, ένα σουβενίρ. Εγώ της έδωσα τριάντα ρούβλια. Εκείνη άρχισε να κλαψουρίζει παραπονιάρικα. Να παρακαλάει να το φυλάξουμε το ενέχυρο – αυτό έλειπε τώρα να μην το φυλάξουμε!

Своеобразным связующим звеном между косвенной и прямой речью служит в монологе героя «Кроткой» разговорная частица «дескать», исходящая от субъекта речи и подчеркивающая принадлежность приводимых слов другому лицу и словно бы причастность говорящего к этим словам. Например: И еще хочу прибавить, что когда эта молодежь, эта милая молодежь, захочет сказать что-нибудь умное и проникнутое, то вдруг искренно и наивно покажет лицом, что: «вот дескать я говорю тебе теперь умное и проникнутое». Και θα προσθέσω ακόμα πως, όταν αυτοί οι νέοι, αυτοί οι αξιαγάπητοι νέοι, θελήσουν να πουν κάτι τι έξυπνο και συνγινητικό, τότε το πρόσωπό τους το δείχνει ξάφνου με πολλή ειλικρίνεια και αφέλεια πως «Με βλέπεις, άνθρωπέ μου, σου λέω τώρα κάτι έξυπνο και συνκιτικό». – И еще хочу добавить, что когда эти молодые, эти милые молодые, захотят сказать что-то умное и проникнутое, тогда лицо их покажет вдруг с большой искренностью и наивностью, что: «Смотри на меня, человек мой, я тебе говорю сейчас что-то умное и проникнутое». В греческом языке нет эквивалента рассматриваемой лексической единице, в связи с этим переводчик описательным путем находит замену. Устность фразы при этом не нарушена.

Проведя структурный анализ перевода рассказа «Кроткая», мы приходим к выводу о том, что, в целом, Александру максимально приближает греческий текст к разговорному синтаксису – первый и основной ярус изобразительности в художественной системе произведения, передает экспрессивные черты языка Достоевского и значит, перевод является состоявшимся в отношении адекватности передачи категории внутреннего монолога. 

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Арис Александру (Άρης Αλεξάνδρου) – псевдоним. Настоящее имя переводчика Аристотель Васильядис (Αριστοτέλης Βασιλειάδης). Он родился 24 ноября 1922 года в Санкт-Петербурге. Сын Василиса Васильядиса, который по происхождению был черноморским греком, бежавшим в Россию, и Полины Адовны Вильгемсон, русской девушки с эстонскими корнями. Язык, на котором общались члены семьи, был русский. Прожив два года в Салониках (1928–1930), Александру поселился с семьей в Афинах и проживал в здании для беженцев. В начальной школе он изучал греческий язык. Впоследствии, вдвоем с другом создал тайную группу марксистской ориентации во время диктатуры Метаксаса. После того как бросил учебу в университете, Александру начинает многолетнюю переводческую работу в издательском доме Говостис, где впервые использовал псевдоним – Арис Александру, по причине наличия других переводчиков с фамилией Васильядис. На протяжении всей своей жизни он будет работать и с другими греческими издательствами, а также с журналами «Свободные письма» (1946) и «Времена года» (1963). Будет публиковать свои тексты в таких журналах как «Новости искусства», «Новое время», «Времена года», «Порядок». В 1959 он женится на Кэти Дросу и в 1967 г. уезжает в Париж, чтобы избежать ареста. Там он заканчивает свой роман «Сундук» в 1972 году после семи лет написания, опубликованый в 1975 году. Арис Александру умер 2 июля в 1978 году от сердечного приступа в возрасте 56 лет и был похоронен в Париже.

² Первая публикация перевода состоялась в 1926 г.

³ Так, С. Заводовская дает следующую характеристику этому понятию: «Внутренний монолог – особый стиль прозы, отличающийся от традиционной монологической речи по целому ряду признаков, из которых наиболее существенно отсутствие внешних признаков логически развивающейся последовательности повествования. Создается видимость непосредственной записи мыслительного процесса, причем сохраняются стилистические особенности речи “про себя”, лишенной обработки, законченности или логической связи» [5, 135]. На наш взгляд, данное определение все же не является универсальным, хотя оно научно мотивированно, и необоснованно утверждать о сохранении характерных особенностей внутренней речи во всех монологах. В художественных произведениях мы встречаем монологи в коммуникативной форме, как способе передачи мыслей в стилистически упорядоченном и логически связанном виде, а не только в свойственной им оформлении. В.В.Виноградов писал: «…литературное воспроизведение внутренней речи вообще не может быть натуралистическим. В нем всегда – даже при соблюдении возможной психологической точности – будет значительная примесь условности»[2, 181].

⁴ Есин А. Б. Внутренний монолог // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М.: Интелвак», 2001. С.127–128.

⁵ Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 24. Л.: Наука, 1982. С. 6. Здесь и далее текст рассказа приводится по этому изданию

⁶ В немецком языке ich-form (ichform) употребляется в сочетаниях: in der ichform – (написанный) от первого лица (о романе и т.п.).

⁷ Достоевский Ф. М. Указ. соч. С. 5.

⁸ Цит. по: [6, 11].

⁹ Курсивом нами выделены анализируемые формы слов. 

¹⁰ Текст перевода цитируется по: Ντοστογιέβσκη Φ. Μια γλυκιά γυναίκα // Ντοστογιέβσκη Φ. Λευκές νύχτες. Το όνειρο ενο΄σ γελοίου / Μετάφρ. Α. Αλεξάνδρου. Αθήνα: ΕΚΔ. ΓΚΟΒΟΣΤΗ, 2014. Σ. 103–159.

Литература (russian)

1. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. М.: Сов. Россия, 1979. 318 с.

2. Виноградов В.В. О языке Толстого (50-60-е гг.) // Литературное наследство. 1939. Т.35–36. С.117–220.

3. Виноградов В.В. О языке художественной прозы: избранные труды / В.В. Винонградов. М: Наука, 1980. 360 с.

4. Гроссман Л. П. Достоевский / Л. П. Гроссман. М.: Молодая гвардия, 1965. 604 с.

5. Заводовская С.Ю. О внутреннем монологе. Стилистические проблемы французской литературы. Л.: Худож. лит., 1974. 246 с.

6. Иванчикова Е. А. Синтаксис художественной прозы Достоевского / Е. А. Иванчикова. М.: Наука, 1979. 287 с.

7. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность / Ю. Н. Караулов. М. Наука, 1987. 261 с.

8. Макеева М.Н., Никулина Н.И. Герменевтический аспект внутреннего монолога // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2013. № 9 (27). Ч. 1. С. 102– 107.

9. Свительский В.А. Авторская оценка и роль композиционных решений в прозе Ф.М. Достоевского // Изв. Воронеж. пед. ин-та. 1976. Т. 161. С.15–26.

10. Туниманов В. А. Приемы повествования в «Кроткой» Ф. М. Достоевского // Вестн. Ленингр. ун-та. 1965. № 2. С. 106–115.