Текст статьи
В статье представлен анализ основных принципов изображения «нового человека» в романе А. Платонова «Счастливая Москва». Предметом научного исследования является образная система произведения, рассмотренная в контексте идейно-художественной концепции «строителя социализма» в советской литературе 1930-х годов. В таком ракурсе изучение романа «Счастливая Москва» проводится впервые. Теоретико-методологической основой послужили труды по истории и теории русской литературы: И. Есаулова [3], В. Захарова [4], Д. Земсковой [5], А. Кравченко [6], В. Хомякова [10]; а также исследования художественного мира Андрея Платонова К. Баршта [1], П.-С. Бергер-Бюгел [2], И. Спиридоновой [9] и др.
Художественная концепция «нового человека» оформлялась в советской литературе на идеологической платформе. На третьем съезде Коммунистического союза молодежи В. И. Ленин говорил: «Старое разрушено, как его и следовало разрушить, оно представляет из себя груду развалин, как и следовало его превратить в груду развалин. Расчищена почва, и на этой почве молодое коммунистическое поколение должно строить коммунистическое общество»[6].
Александра Коллонтай – революционерка, в 1930-1940-е годы посол в Швеции, писала: «Я вижу, как Союз лепит по-своему глыбы истории, преодолевая вековые препятствия, создает новый пласт истории, на котором будущие поколения осуществят все смелые мечты нашей юности. Новый быт коммунизма перевоспитает, пересоздаст человека. Новый человек будет индивидуальным творческим чутьем и талантами усовершенствовать этот быт, где уже не будет столько проблем экономики и на первый план выйдут вопросы взаимоотношения людей между собой и вопрос человека и коллектива, то есть новая мораль. У них, у того счастливого человечества, исчезнет зависть, ревность, подсидка и ябедничество. Не будет ни войн, ни убийств» [6]. Это мечта о новом мире и новом человеке.
Историческая конкретика революционной борьбы-строительства нового мира требовала от человека жертвенной самоотдачи и подчинения новой идее [4; 159-160]. Так, советский политический, государственный и партийный деятель Н. И. Бухарин заявлял: «Перед нами проблема обработки людейи превращение их в такие живые машины, которые бы во всех своих действияхруководствовались бы новыми принципами, новой пролетарской идеологией» [10; 197]. По его мнению, главная задача пролетариата – переделать свою природу, тем жертвенно заложить фундамент «новых людей».
Художественный образ положительного героя нового времени должен был строиться на основе 3 принципов: партийность, классовость, народность [5; 76]. Методологической базой его идейно-художественной разработки стал социалистический реализм, который был вменен литературе как единственно «правдивое, исторически конкретное изображение действительности в её революционном развитии» [12]. В апреле 1932 года было официально утверждено постановление Политбюро ВКР(б) «О перестройке литературно-художественных организаций». Постановление критически оценило деятельность всех, включая пролетарские литературно-художественные организации (РАПП, ВОАПП и др.), и ликвидировало их [11].
Термин «социалистический реализм» был впервые употреблен в 1932 году в статье И. М. Гронского, опубликованной в «Литературной газете»: «Это совершенно новая литература. Новая по своим эстетическим идеалам. Вот эти ее особенности, на мой взгляд, и должен отразить творческий метод советской литературы – пролетарский социалистический реализм» [11]. «Матрицей» литературы социалистического реализма послужил роман Максима Горького «Мать» (1906). Из литературы 1920-х годов в образцовые произведения советской литературы был зачислен «Цемент» (1922-24) Ф. Гладкова, из современных произведений – роман-хроника «Время, вперед!» (1932) В. Катаева.
На I Съезде Союз советских писателей литература получает госзаказ на художественную разработку «положительного образа» советского человека: преданного идее социализма и делу партии героя-преобразователя, строителя нового мира. Для многих писателей, среди которых А. Платонов, Б. Пильняк, М. Зощенко и другие «новые голоса», советские идеалы не были чуждыми. Глубокие общественные темы находили у них искренний внутренний отклик. Однако они понимали творчество как служение правде жизни и гуманистическим идеалам, а не идеологии. Здесь истоки их «несовпадения» с государственной утопией и методом соцреализма.
Андрей Платонов считал, что «сокровенность» человека – его онтологическое, естественное и необходимое свойство. «Сокровенный человек» заключает в своем телесно-духовном существе тему своего космического предназначения, в осознании себя как мыслящего «вещества существования» (7; 124). Ведь «живое вещество» может надеяться только на себя, на человека и создаваемое им разумное «тонкое производство», действующее в единстве мысли и механизмов, более всего напоминающее ноосферу Вернадского. Параллельно «самодельным» и социально-общественным людям в платоновских текстах возникает понятие об «очной» и «заочной» жизни: вечной и лишенной ограничений в пространстве и времени, и несвободной по всем возможным параметрам. Записные книжки и художественные тексты Андрея Платонова 1920-1930-х годов свидетельствуют, что он думал над проблематикой создания «нового человека». Его роман «Счастливая Москва», одним из первых названий которого было «Человек», изображает развернутую картину советского общества середины 1930-х годов. Главные герои произведения: только вступающая в жизнь Москва Честнова, землеустроитель и геометр Виктор Васильевич Божко, инженер Семён Сарториус и хирург-исследователь Самбикин – молодые представители столичной элиты общества. Они – интерпретация «новых людей», приверженцев социалистической идеи. Четвертый мужской персонаж романа – вневойсковик Комягин – их противоположность: он не верит в новый мир и категорически отказывается от участия в перестройке общества. Андрей Платонов экспериментирует, рисуя в «Счастливой Москве» разные варианты «нового человека». Каждый герой представляет собой «особое олицетворение» идеи преобразования мира, однако у них есть и объединяющие черты.
А. Синявский выделяет в идеологической рефлексии и самосозерцании «нового человека» 3 основополагающих свойства:
«Во-первых, безграничная преданность высшей цели, которая состоит в построении идеального общества на земле. То есть - фанатическая вера в идею коммунизма.
Во-вторых, решительный переход от идеи к действию. Новый человек не перестанет переделывать мир по направлению к своему идеалу. Новый человек не мечтатель, а деятель и практик.
В-третьих, новый человек обязательно выступает как представитель массы или класса, который через него и осуществляет свой идеал. Новый человек не одиночка, и даже если, допустим, в каких-то обстоятельствах ему приходится действовать одному, всё равно психологически он ощущает связь с коллективом, который незримо стоит за ним.И помимо этого общего дела он не имеет других личных, обособленных интересов» [1; 275].
Персонажи «Счастливой Москвы» изначально гордо несут в себе эти качества. Они безоговорочно верят в то, что в скором времени наступит эпоха социализма, которая станет раем для всех советских людей, избавит их от многих жизненных проблем.
Образ «нового человека» дан в аллегорической фигуре Москвы Ивановны Честновой: в ее идеальной героической ипостаси Платонов моделирует утопию нового мира, которая необыкновенно притягательна, но, как оказывается в конце романа, обманчива и нереальна. Момент ампутации ноги на строительстве московского метрополитена становится переломным в судьбе Москвы. Начинается ее физическое и психологическое «убывание», стремительное старение. Героиня утрачивает веру в себя.
Портретные характеристики героини в начале сюжета совпадают с характеристиками столицы СССР. Платонов подчеркивает размер её тела: «большие руки, годные для смелой деятельности», «могущественное и теплое тело» (8; 38). Москва Честнова воспринимается как демиург, способный изменять, обеспечивать, налаживать и регулировать происходящее в мире. «Москве Честновой не столько хотелось переживать самой эту жизнь, сколько обеспечивать её – круглые сутки стоять у тормозного крана паровоза, везя людей навстречу друг другу, чинить трубу водопровода, вешать лекарства больным на аналитических весах – и потухнуть вовремя лампадой над чужим поцелуем, вберя в себя то тепло, которое только что было светом» (8; 22).
Во второй половине сюжета романа портрет героини принципиально «другой» относительно парадного описания столицы СССР. Город, в отличие от до срока постаревшей, несчастной, озлобленной и растерянной Москвы Честновой, продолжает расти «каждую минуту… в будущее время, взволнованный работой, отрекающийся от себя, бредущий вперед с неузнаваемым и молодым лицом» (8; 102).
Центральная характеристика Москвы Честновой – сердце.
«- Отчего у вас так сердце стучит?.. Я его слышу!
- Оно летать хочет, и бьется» (8; 48).
«Потом она ходила по полям, по простой плохой земле и зорко, осторожно всматривалась всюду, еще только осваиваясь жить в мире и радуясь, что ей всё здесь подходит - к её телу, сердцу и свободе» (8; 51).
Сердце – символический знак непосредственной, искренней связи героини с жизнью. Ее «сердечная» реакция на жизнь (на личные и социальные события) раз за разом все больше уводит Москву Честнову от идеологических установок времени и возвращает в литературную традицию женских образов. Героиня «сердца», Москва Честнова обостренно чувствует и проживает разлад между мечтой о новой жизни и социально-исторической реальностью.
Примечательно, что мужские персонажи ни разу не названы «новыми людьми», но они воспринимаются читателем в качестве таковых, поскольку активно действуют в новом советском обществе, воодушевлены советским проектом жизни, принадлежат интеллектуальной советской элите. Божко, Самбикин и Сарториус разрываются между идеологией и любовью к Москве Честновой. Это противостояние чувств и разума каждый из них решает по-своему.
«Новых» героев «Счастливой Москвы» объединяет ряд характеристик, который связывает их со сложившейся к середине 1930-х годов эмблематической фигурой «строителя нового мира», с одной стороны, и с деятелями-утопистами более ранних произведений Платонова, с другой [2; 195]. Среди этих черт абсолютная приверженность своему делу, пренебрежение личными интересами и личным счастьем – герои отвергают чувства (прежде всего – любовь к женщине) как глупость и недоразумение. Они материалисты, которых отличает вера в научный прогресс и социализм: с помощью науки они борются с проявлениями неконтролируемой стихии, будь то смерть или половая страсть. В духе материализма они подходят и к вечной проблеме понятия души, которая их необыкновенно волнует. Для Самбикина человеческий организм – это механизм, который нуждается в подробном изучении. Душа, по его мнению, находится между кишками и еще не переработанной пищей, ведь только там в теле человека есть «пустое место». Сарториус отрицает то, что душа может находиться в кишках, потому что «их сосущее чувство вполне рационально и поддается удовлетворению» (8; 69), а значит человек уже давно бы эволюционировал. Сарториус в своих начальных декларациях как будто берет на себя роль «инженера человеческих душ» (8; 35), но по ходу событий предстает героем с «большой душой» (8; 44), остро переживающим горе и боль другого человека.
Общность мужских персонажей расщепляется в ходе их эволюции: Платонов моделирует различные жизненные пути героев, которые разоблачают миф о «счастливом» существовании «нового человека». Так, Божко женится на машинистке Лизе, заменяя тем самым утопическую дружбу со всем человечеством на отношения с отдельным человеком. В рамках романа остается нерешенным, в какой мере идеологическая миссия Божко играет роль в его дальнейшей судьбе.
Самбикин остается верен научному, материалистическому объяснению жизни: он уверен, что человек может рационально решать все мучающие его вопросы, достичь «по всем пунктам счастья и страдания, ясности и договоренности». В образе Самбикина Платонов наиболее явно «критикует» «нового человека», показывает его «недостатки»: увлеченный великими проектами во имя прекрасного будущего, новый человек этически свободен от настоящего, доводит борьбу с природой до крайности, действует вопреки законам жизни, ставит себя вне и над человечеством.
Персонажи идут к осуществленю общей мечты разными путями, но одинаково убеждены, что их проекты – важнейшие ступени, помогающие приблизиться к достижимой «большой цели».
В произведении доминирует оппозиция «новое – старое», она имеет важное значение. Центральность этой оппозиции раскрыта не только в судьбах героев, но и акцентирована на лексическом уровне: Платонов часто использует такие выражения, как «новый мир», «новые дома», «новое светлое утро», «новое летающее существо», «новый человек», «новое тело», «молодое поколение» и т.д., и, с другой стороны – «старые дома», «старая жизнь», «ветхие времена», «древние люди», «старые чувства», «старый природный человек», «я – старая песня», «прошлые люди» и т.д. (8; 98-102).
Эти два полюса в значении «главный» и «второстепенный» используются в описании мироощущения героя «Счастливой Москвы» Семена Сарториуса: «Сарториуспонимал мучительное размышление Москвы, что самое лучшее чувство состоит в освоении другого человека, в разделении тягости и счастья второй, незнакомой жизни, а любовь в объятиях ничего не давала, кроме детской блаженной радости, и не разрешала задачи влечения людей в тайну взаимного существования» (8; 110). Оппозиция «старого – нового» сконцентрирована в психологической проблеме освоения другого человека, где новая концепция жизни предстает «любовью к дальнему» – лучшему, неизвестному.
В «Счастливой Москве» Платонов часто объединяет в характеристике «новой» советской жизни разные по значению словосочетания, например: «заочный мир», «смертельное пространство высоты», «тело и сердце нового человека»: «Ночью Божко опять, как обыкновенно, писал письма всему заочному миру, с увлечением описывая тело и сердце нового человека, превозмогающего смертельное пространство высоты» (8; 110).
«Заочная» жизнь, которую переживает другой герой этого романа, Комягин, отличается тем, что она насильно навязана человеку обществом: « – Мне ничего, – сказал Комягин. – Я ведь и не живу, я только замешан в жизни, как-то такое, ввязали меня в это дело… Но ведь зря! – Что зря? – спросила Москва. – Неохота мне, - сказал Комягин. – Все время приходится надуваться: то думать, то говорить, куда-то идти, что-то действовать… Но мне ничего неохота, я все забываю, что живу, а вспомню – начинается жутко…» (8; 83).
В «Счастливой Москве» строительство «вечного дома» идет в том числе на деньги, которые присылают «пролетарии разных стран» в надежде на будущее «спасение»: «Они заранее строили себе рабочую родину, чтобы им было где приютиться на старости лет, чтобы дети их могли, в конце концов, убежать и спастись в холодной стране, нагретой дружбой и теплом» (8; 89).
И. А. Есаулов обращает внимание на пограничные пространственные образы: изображение ворот, окон и дверей в «Счастливой Москве». Их особенность состоит в том, что это «шлюзы», которые соединяют внутреннее пространство дома с наружным миром. Окна изображаются чаще всего как прозрачная граница человеческого жилища с внешним миром. Двери – это непрозрачная граница разделения, замыкания в собственный эгоизм [3; 456].
В финальной части романа доминирует закрытость «дверного» семантического поля, происходит его трансформация. Например, в конце произведения Сарториус отказывается от любви к женщине и признается в любви городу: ««Что я один? Стану, как город Москва!». Сарториус «ушел в дверь и в город без прощания» (8; 100). Интересно, что этот отказ тесно связан с экспликацией окна и описанием заоконного пространства: «Сарториус подошел к окну; за ним был виден зимний дымный город... Сарториус прислонился лицом к оконному стеклу, наблюдая любимый город, взволнованный работой, отрекающийся от себя» (8; 102).
В начале романа «гул жизни» соединяет город и женщину; в окно Божко доносится с улицы «гул нового мира»; в «могущественном теле» Москвы Честновой также подчеркивается «гул жизни», которого пугаются комары и бабочки, садящиеся на кофту героини. Но в финале происходит расподобление Москвы-женщины, находящейся внутри замкнутого пространства комнаты, и Москвы-города в заоконном пространстве. Хирург Самбикин подчеркивает значимое изменение героини относительно данной ей в детском доме фамилии: «Фамилия ее стала не Честнова». Скрывающийся за дверью Сарториус слышит также и измененное имя героини: Муся. Комягин «ее звал сокращенно». «Сокращается» не только тело героини, но и ее имя. То отречение от себя, которое было отмечено в описании «нового» Москвы-города, становится инвариантом отречения людей, населяющих этот город.
В сюжете романа «Счастливая Москва» происходит погружение героев (хотят они этого или нет) из утопии в драму жизни, переход от коллективного общественного сознания к личному мнению, а «человек с факелом в руке», умирающий в первые дни Октябрьской революции 1917 года, теперь представляется как жертва нового мира.
Героем финала в системе персонажей романа является Сарториус–Груняхин. «Узник, – пишет Платонов о нем в своих записных книжках, - это Новый Мировой тип! Новое состояние жизни» (7; 379). Сарториус – единственный в романе интеллектуальный, эволюционирующий персонаж [9; 308]. Герой проходит мучительный, сложный путь возвращения к традиционным ценностям «души», «сердца», «совести», претерпевает в ходе сюжета радикальное перевоплощение. Духовный кризис сопровождается почти полной физической слепотой героя. Отчаяние Сарториуса, переставшего видеть «лучшую, высшую участь» в жизни, столь велико, что он принимает решение «пропасть среди всех».
«В специальном ряду Крестовского рынка продавались оригинальные портреты в красках, художественные репродукции.Сарториус долго стоял перед этими портретами прошлых людей. Теперь их намогильными камнями вымостили тротуары новых городов и третье или четвертое краткое поколение топчет где-нибудь надписи: “Здесь погребено тело купца 2-й гильдии города Зарайска, Петра Никодимовича Самофалова”, “Здесь покоится прах девицы Анны Васильевны Стрижевой... Нам плакать и страдать, а ей на Господа взирать”... Вместо бога сейчас вспомнил умерших Сарториус и содрогнулся от ужаса жить среди них–- в том времени, когда не сводили лесов, убогое сердце было вечно верным одинокому чувству, в знакомстве состояла лишь родня и мировоззрение было волшебным и терпеливым, а ум скучал и плакал по вечерам при керосиновой лампе или в светящий полдень лета - в обширной, шумящей природе» (8; 92-93). Данный фрагмент свидетельствует, по мнению И. Есаулова, не о пасхальном воскресении умерших, но об умирании живых [3; 489]. Смоделированное с помощью архаических мотивов умирания и воскресения превращение Сарториуса, руководствующегося умом, в Груняхина, живущего душой, совестью, сердцем, можно определить как его прозрение: освобождение от утопических иллюзий насчет возможностей человеческого разума, признаниие конечной ничтожности человека перед тайнами мироздания.
Способность узнавания жизни сердцем, которая появилась в результате перемены, дает Сарториусу возможность преодоления ослепления идеей: голодающий, отчаявшийся и без всякой морали – таким предстает для Сарториуса восхваляемый «новый» мир. Интуитивно почувствованное страдание мира открывают для Сарториуса новую перспективу жизни. Наивысшей ценностью для Сарториуса становится живой конкретный человек.
Как отмечают исследователи, превращение Сарториуса в Груняхина означает его развитие от рационального практика к реалистически мыслящему гуманисту, который в духе христианских добродетелей ставит выше собственного счастья благополучие других, жизнь по совести. Однако содержащиеся в последней главе пародийные и трагифарсовые элементы делают финал романа многозначным. Узнавший «настоящий характер человечества» Сарториус-Груняхин остается «на краю собственного безмолвия» – молчания, которое может означать как возможность нового слова, так и немоту.
Таким образом, платоновский образ не вписывается в схему тождества человека и идеи, определяющую концепцию «нового человека» в социалистическом реализме. Платонов художественно экспериментирует, изображая в «Счастливой Москве» разные варианты образа «нового человека». Главные герои верят в идеалы социализма и стремятся к их воплощению, но идут в жизни разными путями и добиваются противоречивых или даже противоположных мечтам результатов. В ходе повествования разрушается миф о советском «новом человеке» и обществе «счастья». Автор приходит к выводу, что для сохранения и расширения человечности необходимы душа, сердце и совесть. Именно эти традиционные категории и ценности культуры лежат в основе концепции человека в романе А. Платонова «Счастливая Москва».
Литература (russian)
1. Баршт К. А. Поэтика прозы Андрея Платонова / К. А. Баршт. - Санкт-Петербург: Филологический факультет Санкт-Петербургского Государственного Университета, 2000. - 320 с.
2. Бергер-Бюгел П.-С. «Счастливая Москва» и новый социалистический человек в Советском Союзе 30-х годов / П.-С. Бергер-Бюгел // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества: сб.ст., выпуск 3. - Москва, 1999. - С. 193-200.
3. Есаулов И. А. Пасхальность русской словесности. - Москва: Кругъ, 2004. - 560 с.
4. Захаров В. Н. Проблемы исторической поэтики: этнологические аспекты / В. Н. Захаров. - Москва: Издательство «Индрик», 2012. - 264 с.
5. Земскова Д. Д. Неореализм в русской литературе 1900-1910-х годов / Д. Д. Земскова, У. К. Абишева // Вестник Московского университета, серия 9, №5. - Москва, 2006. - 187 с.
6. Кравченко А. Создание нового советского человека / А. Кравченко [Электронный ресурс] / Электр. Ст. - [Россия]. - URL: https://arzamas.academy/materials/1499 - Яз. рус. - (Дата обращения: 04.06.2020)
7. Платонов А. П. Счастливая Москва // Счастливая Москва: Роман, повесть, рассказы / А. П. Платонов / Сост., подготовка текста, комментарии Н. В. Корниенко. – Москва: Время, 2010. – С. 9-111.
8. Платонов А. П. Записные книжки / А. П. Платонов. – Москва : Наследие, 2000. – 687 с.
9. Спиридонова И. А. «Узник»: образ Сарториуса / И. А. Спиридонова // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества: сб.ст, выпуск 3. - Москва, 1999. - С. 305-312.
10. Хомяков В. И. Концепция нового человека в культуре и литературе 1920-1930-х гг. / В. И. Хомяков. – «Макушинские чтения», №9. - Новосибирск: Государственная публичная научно-техническая библиотека СО РАН, 2012. - С. 194-206.
11. Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» 23 апреля 1932 г. / [Электронный ресурс] / Электр. Ст. - [Россия]. - URL: http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/USSR/1932.htm - Яз. рус. - (Дата обращfения: 07.06.2020)
12. Из Устава Союза советских писателей / [Электронный ресурс] / Электр. Ст. - [Россия]. - URL: http://his95.narod.ru/doc22/46.htm - Яз. рус. - (Дата обращения: 06.06.2020)
Литература (english)
1. Barsht K. A. Poetika prozy Andreya Platonova [The Poetics of Andrey Platonov's Prose]. St. Petersburg, St. Petersburg State University Publ., 2000, 320 p. (In Russ.)
2. Berger-Byugel P.-S. "Happy Moscow" and the new Socialist man in the Soviet Union of the 30s. In: «Strana filosofov» Andreya Platonova: problemy tvorchestva, 1999, no. 3, pp. 193-200. (In Russ.)
3. Yesaulov I. A. Paskhal'nost' russkoy slovesnosti [Easterness of Russian literature]. – Moscow, Krug Publ., 2004, 560 p. (In Russ.)
4. Zakharov V. N. Problemy istoricheskoy poetiki: etnologicheskiye aspekty [Problems of historical poetics: ethnological aspects]. Moscow, Indrik Publ., 2012, 264 p. (In Russ.)
5. Zemskova D. D. Neorealism in Russian Literature of the 1900s and 1910s. In: Vestnik Moskovskogo universiteta, seriya 9, 2006, no. 5, pp. 187. (In Russ.)
6. Kravchenko A. Sozdaniye novogo sovetskogo cheloveka [Creation of a new Soviet person]. Available at: https://arzamas.academy/materials/1499 (accessed on 04 June, 2020)
7. Platonov A. P. Schastlivaya Moskva [Happy Moscow]. Moscow,Vremya Publ., 2010, pp. 9-111. (In Russ.)
8. Platonov A. P. Zapisnyye knizhki [Notebooks]. Moscow, Naslediye Publ., 2000, 687 p. (In Russ.)
9. Spiridonova I. A. "Prisoner": the image of Sartorius. In: «Strana filosofov» Andreya Platonova: problemy tvorchestva. 1999, no.3, pp. 305-312. (In Russ.)
10. Khomyakov V. I. The concept of a new man in the culture and literature of the 1920s-1930s. Makushinskiye chteniya [Makushin readings], Novosibirsk, 2012, pp. 194-206. (In Russ.)
11. Postanovleniye Politbyuro TSK VKP(b) «O perestroyke literaturno-khudozhestvennykh organizatsiy» 23 aprelya 1932 g. [Resolution of the Politburo of the Central Committee of the All-Union Communist Party (v) "On the restructuring of literary and artistic organizations" April 23, 1932]. Available at: http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/USSR/1932.htm (accessed on 07 June, 2020)
12. Iz Ustava Soyuza sovetskikh pisateley [From the Charter of the Union of Soviet Writers] / [Elektronnyy resurs]. Available at: http://his95.narod.ru/doc22/46.htm (accessed on 06 June, 2020)